[dnevnikvetra]

"О том, что мы почти потеряли" или "перебирая старые газетные вырезки"

Пассивный сопротивленец
Сколько я его знаю, он ходит в одном и том же осеннем пальто, с одним и тем же потертым портфелем.
— Олег, — спрашиваю я его, — почему вы на этот раз не взяли деньги со своего пациента?
— Понимаете, он оказался очень интересным собеседником — смущенно улыбается Олег. — После осмотра мы целый час проговорили, а после этого деньги брать было совершенно неудобно.
— Ну да, конечно. Зато очень удобно после целого дня работы в больнице тащиться к этому пациенту в трамвае и давиться в метро. Взяли бы за визит хотя бы десятку, как это делают другие. Ведь это же работа.
— Ну да, десятку. А если у него нет десятки?
Пациенты, к которым он ездил, всегда казались ему или бедными, или чрезвычайно приятными собеседниками. У одного из них как раз перед визитом ушла жена, у другого были неприятности на работе. Разве можно с таких брать деньги?
— Вот попадется какой-нибудь богатый клиент, с него обязательно возьму.
Я ему говорю, что я и есть как раз богатый клиент, потому что у меня только что приняли киносценарий. Правда тут же после принятия его зарубили, но получить деньги за него я успел.
— Если вы не будете брать деньги у меня, я у вас принципиально не буду лечиться. Пойду в поликлинику и буду стоять там в длинной очереди.
— А вам вообще лечиться не надо, потому что вы здоровы, как бык.
— Если я здоров, зачем же вы меня только что прослушивали?
— Я вас прослушивал, потому что на работе мне выдали новый стетоскоп и мне хотелось его проверить.
— Это очень остроумно, но когда вас приглашают пациенты, они хотят получить квалифицированную помощь, не выходя из дома, и готовы за это платить.
— А я, признаться, думал, что им интересно поговорить с умным человеком.
— Если бы вы были умным, вы бы не сидели двадцать лет на должности рядового врача, а давно защитили бы диссертацию и получали бы не сто тридцать рублей, а по крайней мере двести пятьдесят.
— Вы хорошо знаете, что никакой диссертации я защитить не могу. Для диссертации нужно иметь положительную характеристику от парткома и месткома больницы, а у меня репутация отсталого и общественно пассивного человека. Я не хожу на собрания и политзанятия... не был на субботнике... А в парткоме больницы имеются сведения, что я регулярно посещаю церковь. Хотя это неправда, я посещаю ее нерегулярно.
Я очень хорошо его понимаю, но мне жалко, что такой прекрасный доктор прозябает на должности рядового врача, хотя при его способностях он мог рассчитывать на гораздо большее. И я говорю ему опять то, что он уже тысячу раз слышал от других. Что все эти собрания, митинги и политзанятия не более, чем идиотский ритуал, который люди исполняют, не вдумываясь, и который дал бы ему возможность заниматься медициной на более высоком уровне. Если же он совершенно не может соблюдать этот ритуал, тогда он должен сосредоточиться на частной практике и зарабатывать деньги таким образом, благо в нашем обществе для врачей эта лазейка еще существует.
Он улыбается, кивает головой и даже отчасти со мной соглашается. Как-то раз он рассказал мне о хирурге, докторе наук, профессоре, члене бюро райкома и депутате райсовета. Делая операцию в казенной больнице, этот депутат берет за нее не менее пятисот рублей.
— Ну вот, — говорю я, — вот видите!
— Неужели вы хотите, чтобы я стал таким же бандитом?
— Стать таким бандитом вам не грозит, но можно же быть чуть-чуть попрактичнее. С какой стати вы должны ходить в этом потертом пальто и экономить каждую копейку, если вы все-таки ездите к своим клиентам?
— Ну вот попадется действительно богатый клиент, с него уж обязательно возьму. — Этим обещанием обычно заканчивался наш разговор

Один раз попался-таки ему генерал, который не подходил ни под одну категорию людей, с которых невозможно было взять деньги за лечение. Генерал не был беден, не выглядел слишком несчастным, его генеральша не собиралась от него уходить, и особенно приятным собеседником его, очевидно, тоже назвать было трудно. Генерала мучили какие-то странные колики, о причине которых ни военные, ни кремлевские врачи не могли никак догадаться. Посетил наш доктор этого генерала в его квартире, набитой коврами, хрусталем и старинной мебелью, определил, от чего колики, назначил лечение, собрался домой. Тут генеральша вынесла ему конверт с вложенной в него купюрой.
— Но вот тут, — рассказывал мне потом Олег, — посмотрел я еще раз на все их ковры и вазы и подумал: «А вот с вас-то, господа, я как раз и не возьму».
И не взял.
И когда я думаю об этом докторе, мне приходят на память встреченные в жизни другие люди, учителя, врачи, архивисты в засаленных пиджаках, машинистки, музейные работники, которые работают всю жизнь на самых низких должностях, за самую низкую плату (помню даже одну старушку, которая, окончив в молодости Сорбонну со знанием шести языков, работала в санатории уборщицей). Постоянно уклоняясь от участия в общей лжи и лицемерии, они ухитряются сохранить свои души в неприкосновенности и рассеивают вокруг себя свет добра, человечности и душевного благородства. В них нет того тщеславия, которое толкает иногда людей на гражданскую деятельность. Он совсем непохожи на героев, но их трудно развратить подачками, запугать угрозам и даже сломить тюрьмой. Тихие, застенчивые, незаметные, они никогда не произведут никакого переворота, не возглавят никакого движения, никого никуда не призывают и, ни в чем не уличают. Таких людей немного, но благодаря им не горят рукописи, не стирается память о прошлом и сохраняется атмосфера, в которой понятия чести и совести еще не совсем утратили своего значения.

Владимир Войнович