Шут был вор: он воровал минуты -
Грустные минуты, тут и там,-
Грим, парик, другие атрибуты
Этот шут дарил другим шутам.
читать дальше
В светлом цирке между номерами
Незаметно, тихо, налегке
Появлялся клоун между нами
Иногда в дурацком колпаке.
Зритель наш шутами избалован -
Жаждет смеха он, тряхнув мошной,
И кричит: "Да разве это клоун!
Если клоун - должен быть смешной!"
Вот и мы... Пока мы вслух ворчали:
"Вышел на арену, так смеши!"-
Он у нас тем временем печали
Вынимал тихонько из души.
Мы опять в сомненье - век двадцатый:
Цирк у нас, конечно, мировой,-
Клоун, правда, слишком мрачноватый -
Невеселый клоун, не живой.
Ну а он, как будто в воду канув,
Вдруг при свете, нагло, в две руки
Крал тоску из внутренних карманов
Наших душ, одетых в пиджаки.
Мы потом смеялись обалдело,
Хлопали, ладони раздробя.
Он смешного ничего не делал -
Горе наше брал он на себя.
Только - балагуря, тараторя,-
Все грустнее становился мим:
Потому что груз чужого горя
По привычке он считал своим.
Тяжелы печали, ощутимы -
Шут сгибался в световом кольце,-
Делались все горше пантомимы,
И морщины глубже на лице.
Но тревоги наши и невзгоды
Он горстями выгребал из нас -
Будто обезболивал нам роды,-
А себе - защиты не припас.
Мы теперь без боли хохотали,
Весело по нашим временам:
Ах, как нас прекрасно обокрали -
Взяли то, что так мешало нам!
Время! И, разбив себе колени,
Уходил он, думая свое.
Рыжий воцарился на арене,
Да и за пределами ее.
Злое наше вынес добрый гений
За кулисы - вот нам и смешно.
Вдруг - весь рой украденных мгновений
В нем сосредоточился в одно.
В сотнях тысяч ламп погасли свечи.
Барабана дробь - и тишина...
Слишком много он взвалил на плечи
Нашего - и сломана спина.
Зрители - и люди между ними -
Думали: вот пьяница упал...
Шут в своей последней пантомиме
Заигрался - и переиграл.
Он застыл - не где-то, не за морем -
Возле нас, как бы прилег, устав,-
Первый клоун захлебнулся горем,
Просто сил своих не рассчитав.
Я шагал вперед неукротимо,
Но успев склониться перед ним.
Этот трюк - уже не пантомима:
Смерть была - царица пантомим!
Этот вор, с коленей срезав путы,
По ночам не угонял коней.
Умер шут. Он воровал минуты -
Грустные минуты у людей.
Многие из нас бахвальства ради
Не давались: проживем и так!
Шут тогда подкрадывался сзади
Тихо и бесшумно - на руках...
Сгинул, канул он - как ветер сдунул!
Или это шутка чудака?..
Только я колпак ему - придумал,-
Этот клоун был без колпака.
В. Высоцкий
ЕНГИБАРОВУ - ОТ ЗРИТЕЛЕЙ
Кажется, это было в 1988-ом. В кинотеатре шел фильм к 50-летию В. Высоцкого. Звучала "Песня канатоходца", а с экрана смотрел очень уставший человек с грустными глазами. Мокрые волосы, руки дрожат… Гримерка. Сразу после выступления. «Кто это?» – «Леонид Енгибаров. Клоун. Мим. Он был необыкновенно талантлив» – «Был…»
Потом я увидела записи цирковых номеров, выступлений на сцене, был еще документальный фильм. Позже узнала о новеллах…
Клоун-романтик. Клоун-поэт. Клоун с осенью в сердце. Он считал, что: "Настоящий клоун – не унижает, а возвышает человеческое достоинство…", говорил: "Больше всего люблю добрый смех – смех, который не ранит. Смех моего Лени – не оскорбителен"
Его герой трогательный, лиричный, искренний и добрый, с по-детски открытым взглядом на мир. Не маска клоуна, но живой человек, который, вызывая то смех, то грустную улыбку, говорит с нами о добре и зле, боли и радости, равнодушии и сострадании, надежде и отчаянии, о доверии, нежности и любви.
В его безмолвных рассказах находишь созвучие своим мыслям о том, что настоящая сила не в кулаках, но в сердце и душе, а истинная любовь бескорыстна и не демонстративна…
Что "сверху вниз" на человека можно посмотреть только тогда, когда хочешь помочь ему встать на ноги… И какое счастье уметь на только смотреть, но и видеть…
Что каждый человек – это целый мир. Очень хрупкий и неповторимый…
Смешной мальчишка в полосатой рубашке с одной лямкой через плечо.
Грустный мим.
Мудрый рассказчик.
Мир по имени Леонид Енгибаров.
Он и сейчас дарит душевное тепло, радость и надежду, делая жизнь чуточку добрее.
Спасибо ему за это.
И еще немного для памяти – просто "штрихи к портрету"
Отрывки из интервью: Владимира Шахиджаняна с Леонидом Енгибаровым
- Значит, вы насовсем ушли из цирка? Чем это вызвано?
- Дело в том, что клоун призван заполнять паузы. В цирке выступают акробаты, жонглеры, иллюзионисты, гимнасты, турнисты, а клоун, что ни говорите, только заполняет пустоты между номерами, его задача - сделать незаметными для зрителей смену ковра на манеже, вынос и перестановку аппаратуры, элементов бутафории, а также дать разрядку зрителям после выступления тех или иных артистов.
Мне не раз говорили, одни - констатируя, другие - злясь, третьи - возмущаясь, что, когда я работаю на арене, это становится чуть ли не главным в программе. Говорили, что так нельзя, не принято, не годится... С одной стороны, меня это радовало. Выходит, я не просто заполнитель пауз, а артист со своей ролью, развивающейся от репризы к репризе, со своим характером, образом.
Однако я не мог не соглашаться и с критикой. И выход из этого положения я вижу именно в создании своего театра с моноспектаклями, где останутся мои репризы, клоунады, где появится масса новых трюков, но где все будет объединено одной идеей. Но цирк я по-прежнему люблю. И когда меня приглашают на манеж, я с радостью принимаю это предложение.
- Некоторые объясняют ваше стремление создать свой театр тем, что вы ищете славы.
- Ищу? Нет. Это неверно. Но, чтобы мне не пришлось вдаваться в долгий спор с "некоторыми", не согласитесь ли вы слегка изменить вопрос? Ну, скажем, спросите меня, как я отношусь к славе.
- Так как вы относитесь к славе?
- Для начала я укроюсь за спину Цицерона, который сказал: "Так как слава только отражение добродетели, неразлучный путник великих дел, то честные люди не должны презрительно к ней относиться". Кстати, он же сказал: "Даже те философы, которые писали трактаты против славы, не забывали ставить свое имя в заголовке своей книги".
Быть первым в чем-то - это великолепно. И потому, я думаю, каждый человек должен стремиться к этому. Слава – не только свидетельство заслуг. Одновременно она означает, что заслуги эти признаются многими. Слава нужна спортсмену, слава нужна слесарю, врачу и, конечно, артисту. Она все время напоминает, что завтра нужно работать лучше, чем вчера. В некотором роде именно она мера успеха, а следовательно, и труда. Другое дело, что слава, как и успех, может быть заслуженной и незаслуженной, скандальной, легкой, временной, курьезной... Какая у меня - судить не мне.
- Вы процитировали Цицерона. Любите древних авторов?
- Меня вообще интересует мир древних. Ведь и цирк - искусство, корнями уходящее в давние века. В моей библиотеке вы найдете и Боннара, и Софокла, и Еврипида, и Аристофана, и всех римлян, издававшихся у нас. Читая древних, многое можешь понять в современности. Но должен признаться, цитата из Цицерона - всего лишь цитата, я не могу, конечно, цитировать целые произведения, чего нет, того нет.
- Хотелось бы, чтобы вы сказали несколько слов о своем отношении к поклонницам и поклонникам.
- Отношение самое разное. Мне неприятен тип околоартистических и окололитературных мальчиков и девочек, которые мечтают узнать лишь нечто пикантное об известном человеке, а если это не удается, сочиняют пикантности сами. Другое отношение к тем, кто пишет тебе умные письма, помогает советом в работе. Спасибо таким людям за то, что они есть.
- Считается, что клоун - человек общительный, веселый. Вас, наверное, часто приглашают в компании?
- Вы правы. Случается, я прихожу к знакомым и вижу, что все от меня ждут, когда я начну веселить публику. Ждут чего-то необычного. То ли я должен жонглировать пирожными с помощью ног и при этом рассказывать забавные истории, то ли есть, стоя руками на столе. Становится неловко, и тогда я стараюсь занять место где-нибудь в углу и молча наблюдать за всей компанией. А потом слышу разочарованные голоса: мы-то думали, что он... А он, смотрите, какой скучный человек...
Общительный на арене, на сцене, я довольно замкнут дома, в кругу друзей. Да и друзей у меня не так уж много.
Самый верный друг - мама. Она готова к любым неожиданностям в моей жизни и всегда может отнестись к ним снисходительно.
Затем "великолепная четверка" - Ролан Быков, Юрий Белов, Олег Стриженов, Василий Шукшин. К ним я иду, когда мне грустно, когда трудно, когда весело и хорошо. Если ты знаешь, что не один, что у тебя есть друзья, - интереснее, легче жить. Ведь дружба - это не просто общение человека с человеком, это нечто большее, это полное понимание. И потому круг друзей не может быть обширен, как, скажем, круг знакомых, которых у меня очень много.
- Мы хорошо себе представляем рабочий день учителя, врача, слесаря, шофера, ученого. А каков рабочий день клоуна?
- Утро, как и у многих людей, у меня начинается с зарядки. Лично у меня - с изнуряющей. Артист вынужден быть всегда в форме. Поэтому приходится тренироваться, как спортсмену. После этого - репетиция: по 10-15 раз повторяю то, что умею делать, по 50 - то, чего не умею, но собираюсь показать зрителям. Среди этих номеров - эквилибр, когда я стою на пяти поставленных друг на друга металлических трубках - катушках большого диаметра; жонглирование зонтиками, некоторые акробатические номера...
После этих домашних репетиций читаю или пишу. Ежедневное чтение - газеты, журналы, книги - стало привычкой, необходимостью. Образованность клоуна - это тоже профессиональное требование. Кажется, Михаил Ильич Ромм говорил, что можно сыграть любого человека, но нельзя сыграть умного, если у тебя пустые глаза. У комика глаза не должны быть пустыми. А поэтому он обязан знать как можно больше, обязан разбираться в политике, искусстве, литературе, кино, театре, музыке. Все это в той или иной степени используется в работе.
После чтения я, как правило, обедаю. У артистов цирка особый режим. Позднее окончание работы требует эмоционального остывания, если так можно сказать. Даже утром совершенно не хочется есть, а перед работой обедать нельзя - будет тяжело выполнять акробатические номера, жонглировать, поэтому артист цирка и питается за несколько часов до выхода на манеж...
За час до начала спектакля в цирке или на эстраде я прихожу на работу. Таким образом, вот вам мой рабочий день: зарядка, репетиция, чтение, обед, короткий отдых, время на дорогу, работа в цирке. И так каждый день. Бывает, что в эти же часы нужно втиснуть еще съемки в кино или на телевидении, запись на радио и встречи со зрителями, участие в тех или иных концертах до начала работы в цирке или после вечернего представления, если мое выступление ставится в концертной программе где-то в конце. Так и живем. Довольно напряженно.
- Вы человек увлекающийся. Вероятно, у вас есть и хобби?
- Признаюсь, я не люблю слова "хобби". С ним связано нечто модное. А мне неприятны увлечения, продиктованные модой. Вдруг стало модным вырезать из дерева, и этим занимаются все. Одно время было модно собирать свечи. Поэтому хобби в общепринятом смысле у меня нет, я ничего не собираю. Я увлекаюсь литературой. Много читаю, пишу сам. Люблю музыку, изобразительное искусство... Но сколько на земле не увиденного мною - я говорю о живописи, графике, о прикладном искусстве; сколько не услышанного - симфоний, концертов, просто прекрасных песен! Сколько?! Знаете, я подумал, что жизнь всегда коротка, сколько бы люди ни жили. Коротка, потому что человек не успевает сделать все, что им задумано...
Еще об увлечениях. Я люблю ходить пешком, но вряд ли это то, что вас интересует. Люблю спорт. Внимательнейшим образом слежу за всеми спортивными соревнованиями, особенно по боксу, я ведь сам когда-то занимался боксом всерьез.
- Сейчас я задам вопрос, на который не все отвечают охотно, но все-таки хотелось бы получить на него более или менее точный ответ, ибо каждый молодой человек рано или поздно начинает размышлять над тем, в чем смысл жизни. Что в ней главное?
- Вопрос "В чем смысл жизни?", наверное, близок к вопросу "В чем счастье человека?". А счастье, по-моему, в ощущении своей необходимости, полезности, в радости, которую получаешь от жизни... Если ты стремишься привнести в свой труд что-то новое, то всегда неизбежна борьба - с самим собой, с устаревшими представлениями, со всевозможными житейскими преградами. И когда ты выходишь победителем, ты счастлив. Не правда ли?! Думаю, это характерно не только для моей профессии...
Как и для большинства людей, для меня главное в жизни - работа. Хочется сказать свое слово в искусстве. Я ищу возможности соединения на первый взгляд несоединимого: цирка с театром, кинематографом, ли-тературой. Здесь бездна неоткрытого, и цель - проникнуть в нее как можно глубже.
- Какое из шести тысяч выступлений запомнилось вам больше всего?
- То, которое было вечером 22 апреля 1961 года. Этот день навсегда останется у меня в памяти. Помню, днем было скверное настроение. Накануне от волнения плохо спал. По своей давней привычке на работу побрел пешком. Шел мокрый снег. На фасаде теперь уже старого Московского цирка на Цветном бульваре увидел огромную в подтеках дождя афишу, возвещающую о моих гастролях. Краски разошлись, и было впечатление - клоун плачет.
В гардеробной одевался механически. Посмотрел на себя в зеркало и тут только отчетливо осознал: это же мой дебют в Московском цирке. А что будет, если провалюсь?
Нет, это невозможно. Я репетировал даже ночами, я рвался в Москву, я боролся за право работать в Москве, говорил всем, что смогу. Я убеждал маму, что стану хорошим клоуном и что это хорошая профессия.
Нет, я не провалюсь! Ни за что!
До сих пор отчетливо помню ревущий зал, когда закончилась клоунада "Бокс". И что-то совсем невероятное - вызовы после моего ухода за форганг, вызовы, будто это не цирк, а театр...
Я совсем не пользуюсь наклейками и париками. Мой сценический костюм почти тот же, что и в жизни. Я не пищу, не кричу на арене. Я молчу, и этот язык оказался понятен зрителю.
- И последний вопрос: легко ли быть комиком?
- Насколько это трудно, знают только сами комики. Клоун - это человек, который в обычном находит необычное. Отсюда комический эффект. Но я выхожу на манеж не для того лишь, чтобы смешить "уважаемую публику". Я выхожу на манеж, на эстраду для того, чтобы говорить с "уважаемой публикой". О добре и зле, благородстве и подлости, о любви и нежности. Возьмите мои репризы, пантомимы, клоунады. Их основная тема - человек. Вспомните "Бокс", где мой герой, слабый, хилый, побеждает силача, оскорбившего его чувства к девушке. Вспомните "Тарелки", "Акробата" - это не просто антре. Нет, здесь разговор со зрителем, хотя на манеже я не произношу ни слова... Одна газета назвала меня клоуном с осенью в сердце. Это приятно. Потому что осень - это раздумье. А ведь без раздумья, замечу вам, без самого серьезного отношения к жизни нет и не может быть настоящего клоуна. Об этом я помню каждый день, каждый вечер.
Вечер... Самое любимое время суток. Вечером я по своей старой привычке пойду пешком на работу. Вечером меня ждет шумный концертный зал, со сцены которого я рассказываю людям о жизни и о них самих. Вечером меня ждет переполненная чаша цирка, на золотистом донышке которой так тяжело и так радостно работать...
- И последний вопрос: ваше отношение к счастью и счастливы ли вы?
- Счастье... ну, счастье... это как черта, как цель, к которой идет человек. Счастье даже не в самом достижении цели, а оно путь к этой цели. И всегда должно быть так: достигнув одного, человек должен иметь перед собой следующую дорогу, потому что счастье - это дорога, а не остановка, потому что остановка - это уже конец. Я не верю в счастливый конец. Я не верю в хэппи-энд. Я верю в счастливую дорогу.
Миниатюры
Автобиография
Родился я в Москве. Девять лет провел на ринге. Заповедь «ударили по правой щеке, подставь левую» считаю в корне ошибочной. Сменил множество профессий, и в двадцать два года мне оставалось только стать актером. Писать начал тогда же, поневоле. Никто из авторов не хотел со мной работать, пришлось самому стать сценаристом. Понравилось. Теперь с ужасом думаю: а вдруг явится настоящий сценарист...
Люблю: море, осень... Винсента Ван-Гога.
Боюсь: благополучия.
Главное для меня в жизни - чувствовать ответственность за все совершающееся вокруг нас.
Яблоня
Если немного постоять под колоннами Большого театра, примерно в восемь вечера, за полчаса до выхода Плисецкой, потом дойти по улице Горького до памятника Пушкину, спуститься бульварами к Трубной, деликатно не замечая влюбленных, и по кирпичным аллеям скверов, завернутых в мягкую весеннюю зелень, добраться до Марьиной Рощи, тогда за мостом железной дороги, там, где недавно стояли старые домики, можно в вечерних сумерках увидеть белоснежную яблоню - балерину в белоснежной пачке, одну среди ошалевшего от любви и преданности бурьяна, и услышать овацию восхищенного электропоезда - с желтыми глазами-окнами, проносящегося к далекому морю. Наверное, некоторые мне скажут: «Зачем весь этот долгий путь, когда можно сесть на такси?» Конечно, можно - только там, за мостом, вы ничего не увидите, потому что будет еще светло.
Шар на ладони
В цирке люди делают сложнейшие трюки.
Они летают под куполом, жонглируют десятком предметов и еще стоят на руках, и этому, я утверждаю, особенно трудно и сложно научиться.
И сложно это не только потому, что по ночам у вас будут болеть плечи от бесконечных тренировок, распухать кисти рук и наливаться кровью глаза...
Все это, конечно, тяжело, и все-таки это рано или поздно забывается. Вот только одно никогда не забывается, это когда ты стоишь на двух руках, медленно отрываешь одну руку от пола и понимаешь, что у тебя на ладони лежит земной шар.
Жонглер
Гремит барабан, рассыпается сухая дробь, между тремя булавами мечется фигурка жонглера.
- Не урони! Не урони!
Три булавы вылетают из-за спины, выскакивают из под ног, вот они над головой, вот у самой земли, и то бешено крутятся, то будто замирают в воздухе.
- Не урони, как однажды уронил свое счастье. Эти три деревяшки забрали у тебя все, а что дали взамен?.. Но об этом потом. Сейчас твои ладони в кровавых трещинах, и беспощадные прожекторы бьют, до слез бьют по глазам.
- Не урони! Ты жонглер! Сплети еще одно прекрасное кружево, выдумай еще одну невероятную линию, которая мелькнет и исчезнет...
Потом, когда кончится дробь барабана и подойдет к концу жизнь, тебе скажут, что ты был несчастлив в жизни, потому что ты всегда работал и ни на что другое у тебя не оставалось времени.
Но зато ты делал невозможное - человек, чьи ладони в кровавых трещинах...
Разве это не Счастье?
Падение
Когда я разбился, меня положили в «холодную» палату. Оттуда не выходят, оттуда вывозят на лифте. А я хотел уйти из этой палаты по лестнице.
Я пытался вспомнить, ради чего стоит жить.
Ради солнца?
Оно есть у всех.
Ради весны? Ради первого снега? Ради первомайской грозы?
Я выжил. Я вспомнил дрожь твоих ресниц, когда ты прижималась к моей щеке. И понял солнце, весну, первый снег, первую майскую грозу.
Еще хоть раз прижмись к моей щеке.
В бою ничьих не бывает
Третий раунд. Через минуту. Тот самый, который решит бой. Я сажусь, нет, падаю на табуретку в своем углу. А через минуту, нет, уже через пятьдесят секунд... В углу напротив - твой противник и твой друг Толька Завьялов. Его боковые - это все равно что вращающийся пропеллер самолета. Осталось тридцать секунд. Все знаю: надо разрывать дистанцию и бить сухо слева, справа, слева и снова кружить по рингу. Осталось двадцать секунд. Черт с ним, с этим Толькой, ну будет у меня не 124 победы, а столько, сколько было - 123. Тоже ведь немало. Осталось пятнадцать секунд - третий раунд, мучительный, долгий и безжалостный... И тогда старый боец, мой тренер, добрый и мудрый наставник, находит нужные слова: «Встань, малыш, встань, и будь мужчиной, ибо в бою ничьих не бывает».
Теперь, спустя много лет, я уже не помню, выиграл я у Тольки Завьялова или нет, помню только, что я встал.
Художнику
Дорога - это единственное, что тебе никогда не изменит. Наскучит уют, остынет любовь, и останется только Дорога, и где-то далеко впереди - Надежда, что будет любовь, покой... А сегодня ты снова в Дороге, и с тобой снова Тревожность. И не лги себе: без нее ты не можешь. Любовь и покой - это только мираж, без которого не бывает Дороги.
Сердце (В Ереване)
К художнику пришла старость. Стало болеть сердце. Художник вышел из дома, поправил длинные пряди седых волос и, прищурив глаза от солнца, пошел к своему другу каменщику.
- Здравствуй, Акоп, - сказал художник, - мы дружим с тобой много лет и многое знаем, ты - о камне, я - о человеческом сердце. Людские сердца бывают самые разные. Бывают чистые, как горный хрусталь, бывают драгоценные, излучающие свет, как рубин, бывают твердые, как алмаз, или нежные, как малахит. Я знаю, есть и другие, пустые, как морская галька, или шершавые, как пемза. Скажи, мастер, из какого же камня мое сердце?
Каменщик раскурил трубку и ответил:
- Твое сердце из туфа. Ты не должен печалиться, что оно не такое твердое, как алмаз. Туф - редкий камень, он дает людям тепло, а болит твое сердце потому, что туф ранимый и все невзгоды оставляют на нем свои следы. Туф - это камень для тебя, для художника.
Они еще долго сидели, глядя на город, раскинувшийся перед ними, прекрасный, туфовый, хранящий в своих строениях сердца его создателей - каменщиков и художников.
Тореадор
Она его любила.
Она знала, что он самый искусный тореро.
Он лучше всех владел мулетой, а сверкающая шпага казалась продолжением его гибкой руки. Но хотя он был самым ловким и быстрым, красивым и бесстрашным, он так и не стал знаменитым матадором.
Для матадора он не умел самого главного.
Он не умел убивать.
И за это она его любила.
Звезды
Безлунной ночью окна больших городов похожи на звезды.
Звезды вспыхивают и гаснут. Жизнь на них то разгорается, то замирает на какое-то время, чтобы возродиться опять, и даже если кто-нибудь умирает - это, к сожалению, может случиться, - то приходят другие люди и снова зажигают звезды...
Созвездия - этажи, галактика - кварталы, тысячи обитаемых миров.
Только не надо путать звезды-окна со звездами уличных фонарей: фонари необитаемые, они только освещают путь от одной звезды до другой.
Бывают звезды, вокруг которых живет помногу людей; бывает, что около звездочки живет только один человек, и это всегда грустно, потому что ему некому рассказать про звезды в лунную ночь, что похожи на окна в большом городе.
Но я хочу ему сказать: «Не нужно отчаиваться, потому что на одной из звезд, вполне возможно, кто-то тоже одинок и ждет тебя. И еще нужно обязательно верить, что звезды над вашей головой - это, может быть, всего-навсего окна ночного города, а переехать из города в город - это ведь совсем просто.
* * *
Занимая на станции Детство место в поезде Жизни, не пытайтесь обязательно протиснуться к окну. Слишком поверхностное будет впечатление. И совсем неважно, какой у вас вагон, хотя некоторые считают чуть ли не трагедией, если они едут не в мягком.
В конце концов каждому, у кого есть билет - свидетельство о рождении, - место обеспечено... Важно другое: чтобы на многочисленных остановках - Юность, Зрелость, Творчество, Неудача и, может быть, Счастье и многих других, радостных, но, к сожалению, коротких, все сделали бы всё возможное, чтобы после, когда придет время для вас, прощаться на тихом полустанке...
Не обижайте человека
Зря, просто так обижать человека не надо. Потому что это очень опасно. А вдруг он Моцарт? К тому же ещё не успевший ничего написать, даже «Турецкий марш». Вы его обидите - он и вовсе ничего не напишет. Не напишет один, потом другой, и на свете будет меньше прекрасной музыки, меньше светлых чувств и мыслей, а значит, и меньше хороших людей.
Конечно, иного можно и обидеть, ведь не каждый человек - Моцарт, и всё же не надо: а вдруг...
Не обижайте человека, не надо.
Вы такие же, как он.
Берегите друг друга, люди!
www.armenianhouse.org/yengibarov/fiction-ru/las...
1001.vdv.ru/books/people/mivl32.htm